Твой сын, мама… Памяти одесского патриота Якова Гордиенко  

70 с лишним лет назад, в июле 1942-го года, в застенках румынской сигуранцы был расстрелян 17-летний одесский подпольщик Яков Гордиенко. Дата эта осталась, увы, практически незамеченной широкой общественностью, политиками и СМИ. А жаль, ведь юный партизан, на наш взгляд, сделал для родного города куда больше, нежели многие деятели, которым в Одессе установлены памятники. Между прочим, памятник Яше ни в советское время, ни в годы независимости никто не додумался поставить. Только мемориальную доску на школе, где он учился…

Наш постоянный читатель, скрывающийся под ником profe-12 (это, кстати, довольно известный одесский литератор), прислал в редакцию свой текст, посвященный Якову Гордиенко. С удовольствием публикуем его на страницах «Думской».

«Все националисты одним говном мазаны, к какому бы народу ни принадлежали — в этом я сто раз убеждался … Родиться в Одессе и быть одесситом — две большие разницы. Я давно писал об одессите, украинце с Нежинской улицы, которого заложил прибывший в Город черт, тоже украинец, другому одесситу, также украинцу … Тогда поймешь, в чем заключается тайна Мамы, для которой нет украинцев и татар, русских и евреев, немцев и азербайджанцев … Все они, ее дети, братья по крови и каждый из нас - титульный, в том числе — приезжие, ставшие настоящими одесситами. Заставить нарушить это братство, сдать своих и Город с его традициями или, даже элементарно травя баланду, еще и настучать, как эти рогатые пидоры — настоящего сына Мамы не смогут заставить ни посулы больших денег, ни муки, ни выбор между жизнью и смертью. Все рано или поздно уходят, одни по-людски, другие по-скотски, и нет в мире силы, которая отобрала бы у нас право уйти с песней на губе, ухмыльнувшись в глаза смерти…»

Это письмо другу было написано не сегодня, и не позавчера. Оно длинное. Приложение к нему куда короче.

Украинский коммунист Антон Брониславович Федорович очень любил родную Советскую власть. И было за что. До голодомора, во время голодомора и после голодомора он постоянно чем-то заведовал: и сельсоветом в родном селе, и облотделением культорга Украины в Измаиле, и закрытым спецраспределителем, и… В общем, наступил тот момент, когда товарищ Федорович в своей анкете с гордостью написал, что является сотрудником НКВД.

Украинский комсомолец Яша Гордиенко был далеко не пай-мальчиком, а типичным одесским уличным пацаном, который учился в 9-м классе. И не пересеклись бы их судьбы, если б не война. С учетом того, что Федорович был чекистом, ему предложили возглавить один из отрядов для сражений с врагом на временно оккупированной территории. Так бывший заведующий продовольственным спецмагазином НКВД очутился в Одессе с документами на имя Петра Ивановича Бойко.

Яша Гордиенко был шестнадцатилетним пацаном, а потому начинал всего лишь связным в партизанском отряде. Затем возглавил группу в подполье, которая хорошо давала жябам копоти. И давала бы дальше, если бы у попавшего в Одессу Бойко очко очень быстро не сыграло до такой степени, что он уговорил сам себя: Гитлер и Транснистрия – это всерьез и надолго, а потому нужно обеспечивать себе очередное хлебное место в жизни вместо того, чтобы каждый день нею бесплатно рисковать. После чего коммунист Федорович устроил сам себе явку вовсе не в значении очередной конспиративной квартиры, а с повинной.

Одесскому подполью могло бы хоть чуть-чуть повезти, если бы против него не задействовали Николау Аргира, в руки которого попал столь ценный фрукт, как Петр Бойко, мгновенно сознавшийся, что его настоящее имя Антон Федорович.

Естественно, Николау Аргир не ответил этому во всех смыслах Антону взаимностью и не сказал Федоровичу, что его настоящее имя - Николай Галушко. Или Николай Кочубей. У Аргира имя действительно было настоящим — Николай, а фамилии – дело наживное, особенно при его профессии. Он был блестящим разведчиком еще во времена Деникина и в межвоенный период вовсе не маялся без дела. Но одесскому подполью не повезло отнюдь не по этой причине. Аргир был одесситом, знал все ходы и выходы, и когда он, действуя, как обычный оперативник, вышивал по Городу, никто бы не усомнился, что это свой дядька с Фонтанов или Ближних Мельниц. Вот так с помощью работающего на сигуранцу партизанского командира Петра Бойко Николау Аргир постепенно уничтожал одесское подполье.

Однако ошибку опытный разведчик все-таки совершил. Допрашивая одного из схваченных одесских подпольщиков, Николай Галушко не узнал в нем своего бывшего противника-разведчика, более двадцати лет назад засланного красными к белым, и то, что лицо подпольщика чересчур распухло от побоев, не может служить оправданием Николау Аргиру. Именно этот кадровый советский разведчик сорвал далеко идущие планы сигуранцы, связанные с отлично работавшим на нее Федоровичем, передав на волю носовой платок, в углу которого кровью было написано «Петр Бойко пре».

Яша Гордиенко взяли вместе с командиром группы партизан Молодцовом-Бадаевым. И допрашивали этого пацана с Нежинской улицы очень серьезно. А он, несмотря на сильные уговоры палачей, не заложил никого. Потому что Мама даже маменькиных сынков учит с детства: одесситу стучать впадлу, усрись, а не сдайся, ну а коль выпадет принимать смерть, так с песней на губе и улыбкой между ушами.

Яша не сдал Город, он пошел на муки и сложил голову. Гордиенко было почти 17 лет, когда его расстреляли. Вернее, добили. Потому что когда подпольщиков повели на казнь, Яша решил принять смерть с песней на губе. А когда запел, один из конвоиров раскроил ему голову ударом лопаты…

Вот его письмо, написанное незадолго до смерти. К сказанному сыном Мамы мне нечего добавить, разве что заметить: есть у Одессы великая военная тайна, которую не дано понять рогатым последышам получившего свою пулю Федоровича. Кроме того, поясню неодесситам, что турок – это придурок, мамалыжник – румын, зашухерили – поймали, провокатор – тот самый антон, именно так, по-одесски, с маленькой буквы…

27 июля 1942 г.

Дорогие родители!

Пишу вам последнюю свою записку. 27—VII— 42 г. исполнилось ровно месяц со дня зачтения приговора. Мой срок истекает, и я, может быть, не доживу до следующей передачи. Помилования я не жду. Эти турки отлично знают, что я из себя представляю (это благодаря провокаторам). На следствии я вел себя спокойно. Я отнекивался. Меня повели бить. Три раза водили и били на протяжении 4—5 часов. В половине четвертого кончили бить. За это время я три раза терял память и один раз представился, что потерял сознание. Били резиной, опутанной тонкой проволокой. Грабовой палкой длиной метра полтора. По жилам на руках железной палочкой… После этого избиения остались следы шрамов на ногах и повыше. После этого избиения я стал плохо слышать на уши.