Страх, голод, избиения: как проходил псевдореферендум на оккупированных территориях, и почему за его проведение судят жену украинского защитника

Стелла на въезде в село Киселевка, не посечена осколками и не продырявлена пулями. А летом все зеленое, веселое. Вроде как и войны не было. Шумят тополя. И видны вдалеке крыши домов.

И будто не было девяти месяцев оккупации, девяти месяцев страха, голода и унижений. «Думская» приводит свидетельства непосредственной участницы событий, которые она давала представителям Гаагского трибунала.

- Бог вберіг наше село, — крестясь говорят селяне, — є розбиті будинки, та більшу частину вже відбудували. Ми були в оточенні тих свинособак, вони прикривались нами. ЗСУ стріляли прицільно, тільки туди, де не було житлових будинків, там і зараз під ногами вистелено все металом.

Село в 17 километрах от Херсона, 37 от Николаева, 5 от Чернобаевки. Военные называли его стратегически важным. Киселевка пробыла в российской оккупации почти девять месяцев.

Что это было за время? Как люди выживали? Как пропадали без вести и умирали. И как стал перед жительницей села Викторией Вовк страшный выбор — или жить или умереть всей семье. И мужу, и детям.

Если честно, мы уже устали от описания мучений. Мозг отказывается воспринимать то, что творят российские нелюди на нашей территории. Но нам надо знать все. Все их методы подавления личности, все их бесчинства и уметь этому противостоять.

4:38

Вика говорит по-украински. И себя считает патриоткой. У нее трое детей — 2, 5 и 16 лет. Вот они лепят окопные свечи. Пока что вместе. Уже через неделю ехать на суд. В Одессу.

Муж Вики воевал в АТО. Перед полномасштабным вторжением вернулся. В оккупации были вместе. А сейчас снова ушел на фронт.  

- Жена коллабрантка, а муж в третий раз на фронте! Вы слышали о таком? — с грустной усмешкой говорит Вика.

Но в голосе слышится боль. Пока мы с ней говорили, она несколько раз не выдерживала, плакала. Она прокручивает всю ситуацию снова и снова! Где она поступила не так?

Я предлагаю выслушать ее историю. И подумать, а как бы поступили вы? 

- В то утро звонит мне моя подружка, она как сестра мне, Наташа, а было 4:38. Я эти цифры на всю жизнь запомнила. Кричит: «Нас бомбят. Война!»

Вика с мужем Олегом выбежали из дома на трассу, напряженно вслушивались в утреннюю морозную темноту. Вроде далекий гул взрывов со стороны Николаева.

- Нас как парализовало, — говорит Вика, — сейчас если бы мне позвонили в 4:38, а в 4:40 я бы уже ехала в сторону Николаева.

А тогда я сказала: «Сидим дома. И сидим. Потом через две недели понимаю, что нам надо куда-то деться. С прошлым нашего папы нам будет хана. Почему сразу не уехали? Думали. Пытались. Через Херсон ехать, там боевые действия шли за Антоновский мост. А если с другой стороны, там, где Станиславские кручи (небольшие горы, расположенные западнее Херсона и тянущиеся до самого берега Днепро-Бугского лимана), то на эту линию берега прилетело сорок геликоптеров. Люди вышли на эти кручи и давай махать, думали, это наши летят нас спасать! И тут увидели на вертолете триколор. А они высадили 40 ДРГ.

Когда рыпнулись ехать через Николаев, то там вся дорога — это пострелянные, сожженные машины. У нас молодая женщина посадила в машину онкобольного отца и пятилетнего сына. Их машину расстреляли. Она живая осталась. Их убило. Когда такой ужас слышишь и видишь, то думаешь: «Хочешь остаться сухим? Сиди под лопухом. А если будешь бежать навстречу дождю, то обязательно будешь мокрый».

А это наше село и в десяти километрах наши хлопцы стояли. Но до них никак не доберешься. И так девять месяцев. Я думала, что они вжух, и сдвинутся. И мы сразу поедем. Нам предлагали, что за нами зайдет ДРГ и выведет нас. Но мы не хотели рисковать ни детьми, ни бойцами».

Потом взрывом раскидало столбы электропередач и Киселевка осталась без света. Собирались у кого-то одного во дворе. Обсуждали, что дальше делать. У Викиной соседки отелилась корова. И животное умирало. Мужики ходили, поднимали ее, массажировали. Не было ни медикаментов, ни ветеринара. А животные заболевали после обстрелов. Бахнуло и глядишь, петух лежит кверху лапами. Гребень на боку. Коров тоже парализовало.

Когда оккупанты зашли в село, то у всех тоже было как оцепенение! Паралич!

В 9 утра прибегает соседка: «Вика, там Урал стал с «зеткой» и уже по домам пошли!»

«Что я тогда пережила, не описать, — продолжает наша героиня. — У них же списки наверняка есть! Могут расстрелять и …. Я как в сказке «Морозко», помните, как Настеньку намазали сажей? Так я своей дочке запрятала волосы под бабушкин платок. Одела ее пострашнее. Посадила в углу, как кучу какую-то. Подхватила на руки ребенка и пошла на улицу, чтобы показать, что я мирная.

Оккупанты поначалу были вежливы. Пришли, громыхая автоматами, попросили паспорта.

А соседи смотрели в окна и очень за нас переживали. Они знали, что муж воевал. Но мы перед приходом русских успели спрятать все фото все документы, на которых он был в форме. Я, если честно, и сейчас не знаю, куда их тогда спрятали. Россияне, конечно, сказали, что у них «хелп» и нас надо спасать! За этим и пришли».

- Извините, но спасать надо от вас! — сказала тогда моя мама. — Мы сколько жили, не видели людей с оружием!

- Наденьте бахилы! — немного осмелев продолжила Вика. — Я пылесосом убираю, а сейчас электричества нет, а у меня дети маленькие. Они надели.

А девчата-соседки те, что в окна заглядывали, говорят потом: «Это же надо было русских в бахилы одеть!»

Староста села, его прозвали Москаль, встречал оккупантов радостно.

Про него на сайте Український південь пишут: «Надавав в користування дитячий садок оркам, в якому вони приймали банні процедури та харчувалися, після чого його розгромили. Ще до того як в село зайшли російські війська, з будівлі сільської ради було знято український прапор. Коли в селі були ЗСУ, був не задоволений, що люди давали їм їжу та говорив, коли вони вже поїдуть. Надав інформацію оркам про військових та їх сім’ї. Після цього в центрі села об’явив, що буде зачистка військових та їх сімей, щоб підготували документи».

СТРАХ

Оккупанты забрали у местных фермеров технику. Близ села вырыли котлован и возили туда трупы своих же. Вика с детьми старалась не выходить лишний раз, а тут пришлось. Шла с детьми по шоссе. И смотрит, по дороге едет «Камаз» полнехонький. Из него руки свисают. А за грузовиком змеится темная дорожка — кровь капает. Потом Вика услышала выстрелы со стороны котлована, подумала, что так честь воинскую убитым отдают. Но нет, это оккупанты добивали чудом выживших, объяснил муж.

«Думская». Кого-то убили оккупанты из жителей села?

Виктория Вовк. У нас были, как я их называю, «нежадные» женщины, которые гуляли с русскими солдатами. Одна из таких с детьми снимала дом. Хозяин покупал детям молоко, продукты. Она попросила денег в долг. Он ей дал. А потом через пару месяцев он и говорит ей: «У тебя же все хорошо. У русских зарплату получаешь. Верни мне долг». Так она, собака, что сделала? Натравила орков на хозяина. Они приехали утром, она сидела в машине. Дядьку вывели. В футболке, в сентябре холодно уже было, и увезли. Пропал дядька. Потом сказали, что вывезли его в посадку, и девка эта взяла автомат и расстреляла его. Это солдаты, которые там были, так сказали. А этой девки уже не было. Осколок залетел в голову. Долго ждать не пришлось. Карма настигла сразу.

Страх всегда был. Что оккупантам стрельнет моча в голову или росгвардейцам, а у них одни бухари были, и начнут палить. Расстреляли магазин, где водку отказались им продавать. Пошли жители пасти коров, после зимы выгнали скотину травку пощипать, прилетели снаряды, посекло мужиков осколками. Пошли подростки, куда не положено орки дали из автоматов по ногам.

Ездила в очередной раз в Херсон за гуманитарной помощью. Машины сбивались в колонны. Поодиночке никто не ездил. Выстраивались три, пять авто. И вот стоим мы перед Чернобаевкой, а я смотрю, как россиянин открывает багажник, документы проверяют, разговаривают с пассажирами и тут я поворачиваю голову и вижу, что в посадке сидит чума в зеленом вся и на прицеле держит тех людей, которых проверяют. У меня так сердце и замерло. Смотрю на ствол, который провожает машину. Пальнуть же может в любой момент. Настолько близко смерть ходила. В воздухе треск стоял, как возле ЛЭП.

ГОЛОД

Уже в марте начался голод. Все сидели без хлеба. Вике повезло. Есть десять кур несушек. Да и ртов прибавилось. Прибежали две соседские кошки, как соседи уехали. И соседская собака.

В. В. А собаку съел другой сосед.

«Д». Как съел?

В. В. Вот так. Есть было нечего. Люди грязь ели. Дерн. Вот эти коржики, которые хрустят на зубах. Они не подымаются, как когда ты делаешь из нормальной муки. Из теста оладьи пышные. А этот коржик, как дерун. Плоский. Хрустящий. С песком и пылью. Мы их не ели. Мы же не куры, камни есть.

У нас были крупы и сало. Мы варили каши со шкварками. Есть у нас было что. Мы еще подкармливали того соседа, после того, как он собаку съел.

У нас был такой пункт незламности. Люди несли картошку, буряк, чтобы выдавать тем, у кого ничего нет. Односельчане ходили по двести человек, бились, чтобы что-то в этом центре получить. Потом из Чернобаевки привезли муки и йогурта. На семью два килограмма. 80 гривен. У мамочек от канонады молоко перегорело. А детей надо чем-то кормить.

Я перефотографировала свидетельства о рождении малышей на своей улице и поехала в Херсон. Тогда в апреле Красный крест еще завозил помощь детям. И люди на слово верили. Выпрашивала еду, памперсы. А люди из Красного креста добрые: «Этому ребеночку уже четыре годика? Передайте ему пряничка».

А для детей любая конфетка это заветная мечта. Нам самим за 4-5 месяцев голодовки этой так конфет хотелось… Особенно рошеновских. «Ромашка» или «Мак»! «Каракум»! На центральной дороге сидели дети и старики сидели. Человек тридцать, которые ждали, что им что-то перепадет. И свинособаки кидали детям, как щенкам. Дюшесок каких-то. Мы приезжали, разносили по детям, по мамочкам. Сколько радости было.

А потом Красный крест закончился для Виктории и для всей Киселевки. Зато в селе появилось русское ТВ. Там рассказывали, какие конвои с гуманитаркой направляются в Херсонскую область. А в семье Вовк и каши заканчивались, и сало. Российская гуманитарка до Киселевки не доезжала. Пришлось ехать в Чернобаевку в оккупационную администрацию. Семья из шести человек, кормится-то как-то надо. А что делать? Кто коня украл, тот его и кормит!

Когда приехали, на них глаза выпучили: «Как? Мы думали в Киселевке никого нет!»

Оккупанты оправдываются, как бы ни хотели, все равно к вам не поедем. Там стреляют. Жизнь каждого, кто тут сидит, мол, дороже, чем жизнь пусть и тысячи человек, которых они не знают. «Если вы хотите, то приезжайте раз в неделю», — говорят.

Так и стала Вовк снова ездить. Приладили прицеп к бусику. Составляли списки нуждающихся. Раз в неделю ездили. Много им не давали. По бутылке подсолнечного масла. Муку и мыло. На три улицы привозили. Брали по пару гривен на бензин.

А в это время за активностью Вики пристально наблюдали россияне.

^{Бусик, на котором возили гуманитарку}

И ТУТ Я ПОНЯЛА, ЧТО ПОПАЛА

В. Как-то утром приезжает за мной служебная машина Москаля, продолжает Вика. Выхожу. Водитель мне говорит: «Тебя ждут в сельраде, садись быстрее».

В сельраде в кабинете сидел сам Москаль. Еще две женщины местные. Одна из тех, что паслась с детьми на дороге, окучивала Z–тки, чтобы поесть давали. И двое русских солдат.

- Это та самая Виктория, — предоставил нашу героиню Москаль. — А это полковник Александр. И у этого — позывной Казбек.

Виктории дали понять, что с этого момента она работает в связке с россиянами. Одна женщина занимается выдачей денежной помощи, а она гуманитаркой. А тетка, что под Z–ки с детьми кидалась, им в помощь. Видать русским она надоела, и решили ее пристроить.

- Мне неплохо и дома, — начинает Вика. — Я за два дня все раздала и свободна. Да и не хочу я с этой вместе работать.

- Ты работаешь! Ты что не поняла? — с угрозой сказал Казбек.

В. В. И тут я поняла, что попала, — рассказывает уже нам Вика. — Москалик меня к русским привез, а те сказали, что я без вариантов тут работаю. Позже подозвал и полковник Александров и тихо сказал: «Я в курсе, что твой муж АТОвец. Ты же не хочешь, чтобы твой мужик кровью захлебнулся при детях. То все делать будешь, так как скажут».

У меня сразу все поплыло перед глазами. Сердце прыгнуло в пятки, там и осталось. Кто сдал? Дело в том, что он АТОвец знали только близкие. Еще амбулатория, потому как там у мужа карточка как у АТОвца. И отдельная папка «АТО» в сельской раде.

А Олег еще в марте подходил к Москалю и спрашивал его: «А что там с нашими документами?» Тот отвечал, что забрал папку. На вопрос сожгли ли документы или закопали, буркнул, что «разобрался с ней».

И когда такой разговор, то я понимаю, что сдать мог только он. Он с оккупантами общался. Обнимался.

В начале августа позвонили оккупационные власти и сказали проверить школу. Нужен ли ремонт? Есть ли отопление? Сказали, мы, может, и не будем ремонтировать, но создать смету надо. Я и пошла. Пересчитала все окна, посмотрела состояние крыши. Записала. Тут слышу, открываются двери. Заходит этот полковник Александр, а с ним еще солдат.

- Я тут по поручению начальства, — начала быстро я. 

- Я знаю, — отвечает оккупант. — В селе очень мало у нас помощников и, может, ты знаешь таких людей адекватных? Адекватных очень мало и, если ты знаешь таких, что за россию, то может этих людей организовать? А то скоро референдум, а у нас ничего не готово.

- Я с людьми общаюсь мало, — пыталась я как-то увильнуть. — Ко мне только за гуманитаркой приходят. И ребенок у меня маленький.

- Ты же не передумала? Ты помнишь наш разговор? Не хотелось бы приезжать и знакомиться с твоими детками, — давит и давит полковник.

А рядом с ним неприметный молчаливый солдат стоял. И этот Александр на него глазами, а потом на Вику. Зырк! И тот как вмажет ей в ногу прикладом. Женщина упала между партами.

- Это тебе аванс, — с по-садистски довольной ухмылкой говорит этот Александр. — Чтобы все прошло гладко. Ты поняла?

- Поняла, — отвечает Вика.

«В». Я поняла, что деваться некуда. Выведут как того дядю Сашу и вместе с семьей застрелят. Растворят в воздухе, вот и все. Синяк сфотографировала.

«РЕФЕРЕНДУМ»

Вику обязали ходить по домам и вручать всем бюллетени. Их было шесть женщин. Кто пошел, потому как семья голодала, кто-то, как Вика, потому как не пойдешь – смерть. Соседка перед референдумом приходила посоветоваться, что же делать.

- Я так боюсь. До потери сознания. До безумия боюсь. Я не хочу голосовать, — говорит она Вике.

- Алла, мы будем выходить на нашу улицу, — отвечает Вика. — Я тебе позвоню (а у нас русские симки уже все были) и скажу: «Заказываю молоко на пять вечера». Это будет для тебя знак, что прячьтесь.

Так же Вика предупредила жителей своей и соседней улиц. Но только тех, в ком была уверена. Которые потом не сдадут.

Оккупанты открыто говорили: «Нам не важны ваши голоса! Нам важно, чтобы вы прошли по каждой улице». Вику и остальных женщин, разносивших бюллетени, россияне фотографировали и снимали на камеру. Затем размещали на своих сайтах. Вот дескать, как Херсонская область голосует!

В. Из населения в полторы тысячи проголосовало сто одиннадцать человек. А росгвардеец, который с нами ходил, говорит: «Что-то мало у нас голосующих. Видно, Виктория плохо работает».

А я иду и чувствую, как пот по спине. Хана мне, думаю.

Когда мы подошли к хате Москаля, а у него высоченный забор, камеры висят. Выбегает он, такой счастливый. Начинает обнимать всех росгвардейцев, начинает их за руки трясти.

- Ну наконец то этот день настал! С праздником вас ребята! — говорит предатель с бюллетенем в руках. — У меня от вас секретов нет. Разворачивает бюллетень и ставит галочку, что он за россию.

У меня голосовала мама. Она говорит: «Ты что??? Вся улица спряталась, потому что ты всех предупредила! Это же, по меньшей мере, подозрительно». И мама вышла и проголосовала. А я не голосовала.

«Д». Вика, вы за этот период общались с нашими военными?

Вика сразу перестала плакать и ответила уже радостно.

В. Да! Я в марте и в июне звонила девочке в Чернобаевку. У нее рядом аэропорт. Я знала, что если руснявые птички садятся, она их сдает. И так же и у нас. Куда заселились, где блок пост, все это подмечаешь и потом звонишь. Я понимала, что меня могу прослушать, потому как у нас в центре села стояли связисты.

Разговор звучал так: «Ой, как к нам в гости приедете, то как в село заезжаете, первый поворот направо, а там прямо и упретесь туда, куда надо!»

Потом на Вику вышли люди из нашей военной разведки и она передавала сведения. В суде разведчики выступили в ее защиту. Давали показания.

Да, Викторию судят.

Когда наши зашли в их село, она их не встречала. Пила и плакала. Москаль наверное вышел как положено, с хлебом-солью. Раздавал интервью всем телеканалам, которые приехали. А Вику 8 марта забрали в СИЗО.

ПЛАН ПО КОЛЛАБОРАЦИОНИСТАМ

Судья плакал, когда выносил постановление. Сказал, что с него требуют.

В. В СИЗО было полным-полно коллаборанток. И все из оккупации. Были 70-летние бабки, они уже венками пахнут, им прогулы на кладбище ставят, а они в политику лезут. Ох. Ты бы свой СССР защищала в 91, когда молодая была! А сейчас внуки, правнуки, а ей нужно о политике порассуждать! Я попала в СИЗО, а им за неделю до этого поставили телевизоры. И в 9:00, и в 18:00 идет гимн Украины, они выключают звук и поют: «Славься отечество…»

В СИЗО женщинам гораздо тяжелее, чем российским военнопленным, которых показывают на канале Золкина.

У нас было безумно холодно. И потом этот сортир в камере, это пьедестал, где писаешь, какаешь на глазах у всех. Это не по-человечески! Мы же все конвенции подписали! Это унижение человека. Моя вина еще не доказана! Вы не можете со мной так поступать!  

Раз в неделю водили в баню. Это знаете, как в анекдоте, раздевалка у бани через дорогу. Заставляли переодеться в халатики и тапочки и через все СИЗО практически голыми. А снег еще лежал! Дают десять минут помыться. И потом с мокрыми головами обратно.

А у меня на руке желто-синие ниточки намоленные. Я в 15-ой камере запела на второй день «Червоную калину» во все горло.

По телевизору идут новости про эксгумацию трупов тех, кого россияне замучили, а мои сокамерницы-сепаратюги увидели на мне эти браслетики и между собой обсуждают: «А по чем же их идентифицировали? – А вот по такому желто-синему браслетику на руке».

Потом на стене на уровне глаз написали ZOV. Потом я заболела. У меня температура поднялась. Находят у меня и еще у двух теток ковид. С вещами на выход!

У меня за 40 температура, а я с матрасом, подушкой, двумя одеялами, еще сумка с едой, баклажки с водой. Нас повели в изолятор. Мы заходим, а там вонь невыносимая, срач, тараканы. И ни у кого нет электрочайника. Я надзирательнице говорю: «В той камере у нас на десять человек был один чайник. Он остался у хозяйки. А у нас тут нет чайника, а мы больные. Нам без чайника нельзя!»

Пластиковая бутылка — это твой лучший друг. Наливаешь ее кипятком и под бок. А утром зубы почистить. А отопление там такое, чтобы не подохли только.

- Пожалуйста! Хотя бы кипятильник!

- Слышишь ты коза! — начинает зэчка, которую надзирательница на меня натравила, и дальше мат такой густой.

- Нас порежут тут из-за тебя. Закрой рот! — как завизжат остальные.

- Тогда заварите двери с той стороны и даже не кормите нас! — отрезала Вика.

Шум стоял на два этажа, когда я добивалась человечности. На наше счастье сосед одной из заболевших женщин, работающий в этом СИЗО электриком, как раз был на смене. Так что он принес нам чайник. Он не отключался при закипании, но нам этого и не требовалось. Розетка на высоте 1,6 метра, мы его поставили на стопку книг и… спасены!

Вику выпустили из Николаевского СИЗО через две недели по апелляции. Теперь она дома. Ждет заседания Приморского суда.

Во время избрания меры пресечения заступиться за нашу героиню собралась целая толпа партизан и военных, рассказывает адвокат и правозащитник Юрий Каникаев.

«Приехали местные жители, которым она помогала. И судья, увидев это количество людей, в сердцах спрашивает прокурора: «Вы уже свою сотню коллаборантов нашли, на которых вам план поставили? Или еще нет?» Планы, которые присылали сверху в нашей милиции-полиции и СБУ, были всегда. Это большая проблема еще с советских времен. Т.е спустили цифру – 100 коллаборантов! Все вперед!» — добавляет юрист.

На первых заседаниях Вика вину не признала.

Судья Сергей Кичмаренко: «Вам грозит до пяти лет, вы признаете вину?»

Виктория Вовк: «Нет. Я не коллаборантка!»

Выкрик из зала: «А что, оправдать, нет?»

Понятно, что у прочитавших эту статью могут возникнуть разные суждения о Виктории. Я только хочу, чтобы ни перед кем из нас не встал такой страшный выбор — между своими детьми и проклятой позорной урной оккупантов. Господи, пронеси чашу сию.

У меня нет презрения к этим женщинам, голодным, избитым, ходящим по дворам с дурацкими бумажками под дулом автоматов. У меня только боль и тяжелая ненависть к россиянам, доведших веселую остроумную жену АТОвца, маму трех детей, до этого.

Автор — специальный корреспондент «Думской» Дмитрий Жогов